Тут я буду писать про пустоту. Без какой-либо лишней претенциозности. Пустота в моем литературном образовании очевидна – и эту пустоту я могу заполнить лишь импровизацией. Чайка напротив моего окна повернула голову в профиль, застыла на несколько секунд, и полетела за своими коллегами (возможно, тоже разочарованными положением дел на крыше театра напротив моего окна).

Много лет я писал в стол. И, наверное, буду продолжать. В какой-то момент я начал ценить сам акт письма – ясность, которую он придает моменту, и полный контроль над временем, который как бы линейно заложен в группу несвязных строк. Ясность, верно, иллюзорна, как и многие истории, которые мы друг другу рассказываем. Чайки у дома напротив, но немного справа, не знают ничего про иллюзии, второй год воспитывая крошечных чаинок на площадке трубы дома напротив (но немного справа от моего окна), в первые месяцы похожих на заплесневелые рисовые шарики. Очень down-to-earth, очень заземлённо проходит воспитание чаинок. С площадки этой, размером всего лишь в несколько квадратных футов, вниз они не спрыгивают, хотя поглядывают. Им рассказали, что внизу смерть (а вверху миф о свободе?)? Или несуществующие эдинбургские дворники могут поведать больше о глупой суицидальности этих серо-коричневых птенцов?

Но от этого я устал. От этой вечной импульсивности и суеты. Возможно, если хватит моих сил, на свет появится проект, помогающий объединить разрозненные заметки в читабельную карту. И тогда я напишу о нём. Это будет большое дело, вместо дел маленьких. Но большие истории не состоят из какой-то особой большеисторической материи, а вполне себе из историй поменьше (пласко губцы). А значит, нужно с чего-то начать. Какую историю я расскажу себе про эту заметку впоследствии? В её начале – свет второй половины дня, падающий через окно многоэтажки на чью-то нежную кожу; свет воодушевления одной моментарной идеей, полной любви; преломленный через призму жизненной драмы; и появившийся на моем глупом лбу, как солнечный зайчик, пропавший из виду (на какие-то несколько месяцев), чтобы удивить меня снова. Таких призм, к слову, дома лежит целая коробка – черная, с крышкой, чтобы не отсвечивали. В конце текущей истории первого дня – тоже этот свет. В конце третьего абзаца не будет птиц, потому что автор – щенок.

/полная презрения вычурная каллиграфическая подпись, оборванная посередине/